Неточные совпадения
Строгий и красивый, он всё повышал голос, и чем громче говорил, тем тише становилось в комнате. Сконфуженно опустив голову, Кожемякин исподлобья наблюдал за людьми — все смотрели на Максима, только тёмные зрачки
горбуна, сократясь и окружённые голубоватыми кольцами белков, остановились на лице Кожемякина, как бы подстерегая его взгляд, да попадья, перестав работать, положила
руки на колени и смотрела поверх очков в потолок.
Он следил за женщиной: видимо, не слушая кратких, царапающих восклицаний
горбуна и Максима, она углублённо рассматривала цветы на чашке, которую держала в
руках, лицо её побледнело, а пустые глаза точно паутиной покрылись.
Горбун тотчас куда-то исчез, а поп, вихрем кружась по горнице, шептал, подняв
руку выше головы...
Сеня Комаровский был молчалив. Спрятав голову в плечи, сунув
руки в карманы брюк, он сидел всегда вытянув вперёд короткие, маленькие ноги, смотрел на всех круглыми, немигающими глазами и время от времени медленно растягивал тонкие губы в широкую улыбку, — от неё Кожемякину становилось неприятно, он старался не смотреть на
горбуна и — невольно смотрел, чувствуя к нему всё возрастающее, всё более требовательное любопытство.
А
горбун, квадратный, похожий на камень, съёжившись, сунув
руки в карманы, равнодушно говорил...
— А вы — скорее! — сказал
горбун сурово и громко. В двери, опираясь
руками о косяки, стоял, точно распятый, Фока и улыбался тёмной, пьяной улыбкой.
Посвистывая, шаркая ногами и занося плечи вперёд,
горбун подошёл, сунул
руку Кожемякину и бок о бок с ним долго шагал по дороге, а за ним тонкой лентой вился тихий свист.
Вечерами приходил ее жених — маленький, бойкий человечек, белобрысый, с пушистыми усами на загорелом круглом лице; он, не уставая, смеялся целый вечер и, вероятно, мог бы смеяться целый день. Они уже были обручены, и для них строился новый дом в одной из лучших улиц города — самой чистой и тихой.
Горбун никогда не был на этой стройке и не любил слушать, когда говорили о ней. Жених хлопал его по плечам маленькой, пухлой
рукой, с кольцами на ней, и говорил, оскаливая множество мелких зубов...
— Это сделала ты! — закричал
горбун, бросаясь на сестру и схватив ее за горло длинными, сильными
руками, но откуда-то явились чужие люди, оторвали его от нее, и сестра сказала им...
Горбун в страхе закрыл глаза и, взмахнув
руками, ударил себя по бёдрам...
Когда
горбун снял крючок, на пороге явился Яков с большой рыжей книгой в
руках.
Горбун взмахнул
руками, как большая птица крыльями, и замер, испуганный и обиженный. А Лунёв сел на постели, толкнул дядю в бок
рукой и сурово сказал...
— Ку-уда! — воскликнул
горбун, отмахнувшись
рукой.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с
горбуном о боге и делах человеческих.
Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей работе; глаза у него стали тусклые, пугливые, тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал
руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением
рук, — казалось, он прячет что-то в свой горб.
Его брат Терентий, робкий, молчаливый
горбун с длинными
руками, не мешал ему жить; мать, хворая, лежала на печи и оттуда говорила ему зловещим, хриплым голосом...
И всюду, куда бы он ни шёл, он видел Никиту с топором или железной лопатой в
руках,
горбун что-то рубил, тесал, рыл ямы, бежал куда-то бесшумным бегом крота, казалось — он бегает по кругу, оттого и встречается везде.
После обеда, когда муж и Алексей уходили снова на работы, она шла в маленькую, монашескую комнату Никиты и, с шитьём в
руках, садилась у окна, в кресло, искусно сделанное для неё
горбуном из берёзы.
Горбун молча смотрит в окно, в мокром воздухе качаются лапы сосен, сбрасывают с зелёных игол ртутные капли дождя. Это он посадил сосны; все деревья вокруг дома посажены его
руками…
И, дружески взяв
горбуна под
руку, он пошёл с ним за толпою, притопывая ногами и этим, должно быть, надеясь умерить боль.
Но тело
горбуна вздрогнуло, он высоко взмахнул
руками и исчез, а на его месте явился Бурмистров с взлохмаченными кудрями, голой грудью — красивый и страшный.
Горбун насмешливо посмотрел ему вслед, открыл было рот, чтобы крикнуть, но, видимо, раздумал и махнул
рукой. Он внимательно осмотрел снова место, где лежал труп и где он исчез под землею и вдруг его внимание привлекла лежавшая в траве трость.
«И что может сделать ему этот бедняк
горбун, сохранивший о нем такую долгую память? Разве его тайна не в более опасных
руках? Молчание этого несчастного можно купить за несколько рублей. Он знал, кроме того, мою мать… Он расскажет мне о ней… Я совсем не помню ее. Кто она была?..»
Протерев обеими
руками глаза, он оглядел сторожку и взгляд его остановился на лавке, где с вечера лежал Пахомыч и на которую лег ночью. Лавка была пуста. На губах
горбуна появилась насмешливая улыбка.
Этот-то
горбун и вошел в спальню графа Казимира Нарцисовича, зная, что его сиятельства нет дома, как раз в то самое время, когда Яков Михайлов стоял как очарованный, держа в
руке золотой медальон с поразившим его миниатюрой красавицы.
Остались они после покойницы вдвоем с
горбуном. Младенца девочку на грудь соседке бабе отдали. Подросла девочка — Машей звали, отдал ее Пахомыч, по совету
горбуна, с
рук на
руки Спиридону Афанасеьвичу Белоярцеву.
— А то ты… ворона… — перебил его снова
горбун. — Ишь, красота-то писанная… и богатейка, должно быть… Только чьих она будет?.. — с искусно деланным соболезнованием продолжал он, наклоняясь к покойной, и своей грязной, костлявой
рукой дотрагиваясь до ее нежного лица.